Пушкин пристрастен к красивому и ради усиления впечатления о нем делает упор на такие персонажи, как Психея, Адонис, Аврора, Флора, восхищается грациями-харитами и просто обожает нежных, хрупких нимф. Вдохновение рождают образы мирные, светлые. Мрачному Аиду предпочитается счастливый Элизиум. Для поэта воздух — Эфир, ветер — Зефир, луна — Диана, сон — Морфей, театр — Мельпомена, балерина — Терпсихора, месть — Эвменида, возмездие — Неме-сида. Не забыт никто из небожителей, немало также героев эллинских эпических киклов.

Образы античной мифологии особенно привлекали Александра Пушкина в молодые годы, и это понятно: греки с их богами и героями навсегда остались в детстве и юности человечества. Поэт мужал, глубже и серьезнее становились его помыслы, многообразнее — жизненный опыт. По-иному, «по-взрослому» он стал осмысливать окружающий его мир людей и природы. Все реже упоминаются античные боги, герои, мифические персонажи. Христианские идеалы давали пищу для новых размышлений.

Уже в 20-е гг. появляется интерес к религиозным текстам и первые опыты духовной поэзии, пронизанной «христианским духом и светом»; стихотворение «Пророк» (1826 г.) знаменует «…переход от классической поэзии готовых форм и традиционных тем («Муза»), от романтической словесности мечты и отчаяния (поэт в «Разговоре книгопродавца с поэтом») к поэзии действительности» — христианские по своему характеру нравственные ценности становятся смыслом и целью пушкинской поэзии [70].

XIX в. был веком антикоцентризма, образованные люди «поклонялись» античным богам и искали в греко-римской мифологии вдохновение для творчества. Но это совсем не значит, что они, увлеченные Элладой и Римом, порывали с традициями своего народа и отрекались от единственного Бога. Так было и у Пушкина. Нельзя не согласиться с С. Франком: в богатом духовном мире Пушкина религиозное чувство и сознание играло важную роль; в нем уживались крайности — буйность, разгул, неистовство с умудренностью и просветленностью [71].

Чем больше он познавал жизнь, тем ближе подходил к Богу и выше всего ставил в человеке качество «благоволения ко всем». Иное дело «святые невежды» и «мистика придворного кривлянья» («Послание к Горчакову», 1819 г.) — это поэт ненавидел и высмеивал. Вслед за Франком скажем: для Пушкина характерны склонность к трагическому мироощущению, религиозное восприятие красоты и художественного творчества, стремление к скрытой от окружающих духовной умудренности; его юношеское безверие скорее было настроением, чем убеждением, он преодолел его, усмотрев ложность, поверхностность просветительства в масонском духе.

К тому времени, когда судьба забросила Александра Сергеевича в Феодосию, масонские идеи ушли в прошлое и само масонство потеряло свою привлекательность, разочаровало многих прогрессивных людей, включая друзей и знакомых Пушкина. Броневский долго жил в глубокой провинции и, как и прежде, верил в светлые идеи просвещения и гуманизма, проповедовавшиеся ранним масонством. Он являлся членом феодосийской масонской ложи «Иордан», которую в течение некоторого времени возглавлял доктор медицины И. Граперон, заведовавший Феодосийским музеем как раз в годы опалы Семена Михайловича (печать ложи — еще во времена Л. Колли хранилась в музее) и, вполне вероятно, являвшийся одним из тех, кто тогда морально его поддерживал.

И все-таки обстоятельства жизни порождали мистические настроения, уверенность в том, что само Провидение руководит его судьбой, что он наказан Богом и должен до конца нести свой крест. Когда беседовали об интересных вещах (о Крыме, Кавказе), поэт был весь внимание, разговоры же мистического характера ему были скучны и, возможно, не понятны. Его брат Лев говорил: «…редко можно встретить человека, который бы объяснялся так вяло и так несносно, как Пушкин, когда предмет разговора не занимал его. Но он становился блестяще красноречив, когда дело шло о чем-либо близком его душе…» [72].

Когда Александр Сергеевич писал письмо брату, он назвал Броневского «умным», потому что таковым и считал, а потом, вспомнив, как томился при разглагольствованиях о превратностях судьбы и масонских идеалах, подписал частичку «не», вовсе не желая скомпрометировать хорошего человека. Нужно учитывать и тот факт, что письмо это частное, не рассчитанное на публикацию. Знать бы тогда Пушкину, что случайно написанное им бросит тень на всеми уважаемого Броневского и повергнет потомков в изумление, не стал бы приписывать эту злосчастную частицу!

Высокие гости отбыли из Феодосии 18 августа и отправились в Гурзуф на корвете «Або», командиром которого был капитан-лейтенант И. Дмитриев, феодосийский старожил [73]. Море было столь прекрасно, берег так красив! Душа поэта выздоравливала, наполнялась радостью, и муза — долгожданная муза! — явилась вновь во всем своем великолепии. Ночью на корабле родился один из пушкинских шедевров:

«Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный…».