Дело Броневского передавалось из одной инстанции в другую, его вызывали для дачи показаний в Петербург. По имеющимся немногим документам трудно судить о ходе следствия, но создается впечатление, что дело затягивалось по причине его неполной ясности и недостаточности доказательств, свидетельствующих о вине подсудимого, что члены сенатского суда, министр юстиции сочувствовали Семену Михайловичу, потерявшему службу и вынужденному жить в бедности. Оказавшееся для всех мучительным, оно было закрыто осенью 1824 г., когда Правительствующий Сенат признал бывшего феодосийского градоначальника невиновным. Это была победа. Но чего она стоила! Племянник Броневского писал: «… дядя Семен Михайлович, которого служба была так блистательна, кончил ее судом продолжительным, который хотя и оправдал его, но убил физические его силы, так что он преждевременно умер» [45].

От близких Семену Михайловичу людей мы знаем, что по приезде в Феодосию он купил примерно в двух верстах (два с небольшим км) от города участок удобной земли в 8 — 9 десятин (ок. 9 га), возвел на нем дом на 4—5 комнат и собственноручно засадил деревьями [46].

Место чудесное. Его описал В. Броневский: «С крыльца сего мирного убежища залив, покрытый купеческими судами, и город с прелестными своими окрестностями представляются с наилучшей их стороны. Выбор сего места показывает вкус хозяина и любовь его к природе и наслаждениям сельской уединенной жизнью». Эта дача была единственным достоянием опального градоначальника, и какое счастье, что он успел ее обустроить до того, как потерял последнее место службы! Оставшись без пенсионного обеспечения, Семен Михайлович удалился в свое «убежище» и жил, по словам Г. Геракова и П. Свиньина, «как пустынник». Продолжал собственными руками возделывать сад и кормиться с него.

Сад вызывал восторг всех, кто бывал на даче. В. Броневский считал его «образцом вкуса и искусства»: «В нем собраны все крымские произрастания и южные плодовые деревья улучшены прививками иностранных деревьев, выписанных из Анатолии, Архипелага и с островов, находившихся на Средиземном море: словом, в этом саду богатая крымская флора является в полном своем блеске. Сад сей не столько иждивения, сколько трудов и знания стоивший, почитается лучшим в Крыму.

Превосходное расположение, прекрасное вино и вкусные плоды доставили ему сие справедливое предпочтение». Так выглядел сад Семена Михайловича в 1815 г., то есть во времена занятости хозяина делами службы. Пять лет спустя Г. Гераков насчитал в нем несколько тысяч фруктовых деревьев и констатировал: «… миндалю продает пудов 20, и вот почтеннаго доход…».

Еще через семь лет Ф. Вигель отметит, что хозяин засадил участок своими любимыми миндальными деревьями, и они дают ему около трех тысяч ассигнациями ежегодного дохода. Это весьма скромное существование, и тот же Вигель рассказывает, что две трети года Броневский проводил на даче, а на зиму из-за нехватки дров перебирался в имение своего друга генерала Захария Ивановича Бекарюкова. Когда Семена Михайловича вызвали в Петербург по делам следствия, он, дав показания, обратился к министру юстиции с просьбой отпустить его в Крым по хозяйственным делам, но при этом выдать денежное вспомоществование, ибо он пребывает в крайней нужде [47]. Под хозяйственными делами, конечно же, подразумевался уход за садом.

Дача со всеми ее достоинствами стала не просто приютом для одинокого человека (М. Раевская-Волконская, путешествовавшая с близкими и Пушкиным по Крыму в 1820 г., вспоминала после, что Броневский был холост [48]), но своего рода культурным центром, притягивавшим к себе людей интересных и достойных, тех, кто не обращал внимания на то, что Семен Михайлович был в опале, под судом, тех, кто верил в его невиновность. По уверению Ф. Вигеля, «все русские чиновники и все порядочные люди приязненным и почтительным обхождением наперерыв старались утешить его» [49].

Это были и его феодосийские единомышленники, и родственники (племянники оказывали еще и материальную помощь), и, конечно, старые знакомые, приезжавшие в Крым. Ф. Вигель, до него Г. Гераков, В. Броневский бывали в имении Семена Михайловича. Когда генерал Н. Раевский с семьей и А. Пушкиным путешествовал по Крыму, то по прибытии в Феодосию, не задумываясь, остановился у Броневского, тогда как местные власти ожидали высоких гостей и могли предложить им более роскошный ночлег. Ехали, стало быть, к опальному Броневскому. Это и понятно: кто-то знал его по службе в столице и на Кавказе, другие слышали о нем от своих знакомых и по их рекомендации искали приюта в его гостеприимном доме.

Дача Броневского близ Феодосии стала чем-то вроде дома А. Ришелье в Гурзуфе, где обычно останавливались знатные путешественники. С одной разницей: Ришелье не жил в Крыму, а лишь иногда наведывался в свои владения (в 1814 г. и вовсе покинул Россию, вернувшись во Францию), Броневский же сам принимал приезжих, общение с понимающими и культурными людьми доставляло радость и давало жизненные силы. Дача Семена Михайловича стала феодосийскими пенатами, притягивавшим к себе очагом радушия и простоты.

Броневский любил свое имение, и, тем не менее, пришлось подумать о его продаже ради уплаты долгов. О том свидетельствуют его письма к М. Сперанскому в Пензу (И. Павлова полагает, что недоброжелатели чинили препятствия в деле продажи дачи, и это вынуждало искать покупателей далеко за пределами Крыма) [50]. Цену он назначил мизерную, прося только за дом (35 тысяч руб.), сад же (любимый сад!) готов был отдать бесплатно. Продать дачу так и не удалось, и хозяин дожил на ней до конца своих дней, где и умер, после чего ее продали в уплату долгов, и она перешла к отставному генералу П. Котляревскому (до нашего времени не сохранилась) [51].