По выходе из французского кладбища я бужу мирно спящего на козлах Ивана и, поднявшись в экипаж, приказываю ему ехать в монастырь святого Георгия.

Сначала мы возвращаемся на Ялтинское шоссе и некоторое время едем по нему. Слева от нас на одной из высоток виднеется белая стена английского кладбища, затем, повернув на восток, мы вновь покидаем шоссе и движемся по направлению к монастырю с его заметной еще издалека островерхой колокольней. Этот внешне ничем не примечательный монастырь, расположенный в пятнадцати верстах от Севастополя, все же занимает свою особую страницу в истории.

Он был свидетелем того, как на соседнем с ним плато процветала и угасала жизнь маленькой республики Херсонес, он пережил набеги татар, разрушивших его кельи, осквернивших его иконы и взявших в плен его монахов. Но монастырь всегда очищался от всякой скверны, постоянно восставал из руин, и даже было время, когда здесь располагалась резиденция крымского архимандрита.

Во время Крымской войны союзники оборудовали в этом месте телеграфную станцию и пятнадцать французских солдат постоянно несли здесь караул, охраняя монахов и поставляя им вино, муку и ладан в количествах достаточных для того, чтобы последние могли мирно жить и молиться.

Я задерживаюсь у маленького кладбища с несколькими эпитафиями на французском языке, затем по тропинке направляюсь в монастырь, строения которого расположены на двух идущих друг за другом террасах скалистого склона.

Это обычные для всех монастырей Крыма строения: церковь в форме креста, увенчанная неизбежно зеленым куполом, традиционный портик с колоннами, кельи и внутренний дворик с аркадами, более или менее комфортабельное жилье настоятеля монастыря, более или менее чистая гостиница, более или менее чудотворный грот для паломников — вот то, что мы всегда можем увидеть в монастырях побережья от Севастополя до Феодосии.

Видимо, именно поэтому эта святая обитель меньше привлекла мое внимание, чем огромная голубая морская скатерть, сверкающая меж деревьев верхней террасы. С этой террасы я спешу спуститься на нижнюю и оттуда попадаю на дикую скалу божественной красоты, которой в свое время любовалась сама Ифигения. У подножья этой скалы, поросшей корявым кустарником, морские волны, набегающие на сверкающую гальку, напевают нам свою бесконечную колыбельную песнь.

Справа от меня выдвигается в море согнутый, как лапа якоря, мыс Фиолент, слева – огромные разноцветные каменные глыбы, далее – выступ Айя или Партениум; а посреди всех этих каменных зубцов – море, все то же море, как сапфир, зажатый гигантскими клещами.