В 1810 г. Сперанский и Броневский расстались, но теплые отношения сохранились, и они переписывались. Положение обоих было не из лучших — Михаил Михайлович томился в ссылке, Семен Михайлович после бурных лет градоначальства оказался не у дел и под судом. Оба испытывали материальные трудности, терпели незаслуженные оскорбления. В эти годы Сперанский уходит в религию, завершает перевод книги Фомы Кемпийского, усиленно читает религиозную литературу, не пропускает церковной службы, строго соблюдает посты, проявляет милосердие по отношению к ближним, его девиз: «Люби, страдай, и все узнаешь»; он пишет много писем, наполненных мыслями о необходимости терпеть посланные Богом страдания, в них жалобы на постигшую его участь, мнительность и даже предчувствие скорой смерти65. Близкие чувства испытывал тогда же Броневский, его письма к Сперанскому наполнены мыслями о Боге и судьбе [66].

И только иногда он обращается к делам земным, например, когда надумал продать дачу и просил Сперанского найти ему покупателя среди пензенских помещиков или когда радовался за своего приятеля, узнав по случаю («по письмам из столицы» и от заезжавшего к нему новороссийского генерал-губернатора графа А. Ланжерона) о возможном улучшении его положения — назначении на службу в Сибири [67].

Возникает мысль: не религиозность ли Броневского, особенно его рассуждения в масонском духе, вызвали удивление, а возможно, и иронию Пушкина? Александра Сергеевича обычно считают свободомыслящим человеком в религиозных вопросах, хотя и признают его суеверность. Достаточно вспомнить резкие слова его лицейского товарища М. Корфа: «В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств; он полагал даже какое-то хвастовство в высшем цинизме по этим предметам; злые насмешки, часто в самых отвратительных картинах, над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над всеми связями общественными и семейными, все это было ему нипочем…» [68].

Нельзя не учитывать, что Корф был антиподом Пушкина и весьма субъективным в своих суждениях о нем. Александр Сергеевич не был «злостным атеистом» — это факт. Другое дело, что он, поэт, мог позволить себе больше, чем другие. Нельзя отрицать его необыкновенную любовь к античному язычеству, особенно в юности.

Кажется, что тогда он мыслил категориями древнегреческой религии и мифологии, что его внутренний мир скорее был миром язычника, чем скромного христианина. Если из всех пушкинских сочинений выбрать строки с именами античных богов и героев, то, возможно, получится своего рода пособие по греко-римской религии и мифологии, «почти полный путеводитель по Олимпу и его окрестностям» [69]. В чем причина такого пристрастия? В великолепии, праздничности героев греческих мифов, красочности их сюжетов. На любой случай жизни можно найти в них подходящий пример.

Источником знаний античной религии и мифологии для Пушкина стали творения греческих и римских историков, философов, ораторов, но особенно поэтов — Гомера, Гесиода, Сапфо, Анакреонта, Еврипида, Катулла, Тибулла, Вергилия, Горация, Овидия и других, а также труды авторов нового времени. Знакомство с ними дало уже юному Пушкину возможность умело и легко оперировать именами многочисленных богов и мифических персонажей, находить в образах греко-римской мифологии аналогии реальным и вымышленным героям своих поэтических произведений и обогатить, расцветить ими свою музу.

Греки классической эпохи видели в музах умных, всегда молодых и очень красивых богинь, покровительниц поэзии, наук, искусства. Если музы пожелают кого отличить, то «орошают счастливцу язык многосладкой росою», и тогда «речи приятные с уст его льются», все на такого глядят, в общем: «Блажен человек, если музы любят его» (Гесиод. Теогония. 82—97). Пушкин был в первых рядах питомцев и поклонников девяти прелестных сестер. Муза (музы, аониды) — олицетворение поэзии и вдохновения — поминается в его стихах многие десятки раз, она его близкий и задушевный друг, единственная настоящая и разделенная любовь. Общение поэтов с музами, считает Пушкин, рождает «союз волшебных звуков, чувств и дум».

Близкий смысл вкладывает поэт в слова «лира», «арфа», «флейта». Славит он и предводителя муз — Феба Аполлона — «бога лиры и свирели, бога света и стихов» (по количеству упоминаний Аполлон лидирует в списке античных богов), и их мать — богиню памяти Мнемосину, что «в тихой роще Геликона плод восторгов родила». Не упущено ничего, что связано с музами, Аполлоном: их обиталища Геликон, Парнас, Пинд, «источники вдохновения» Иппокрена и Кастальский, крылатый Пегас, утонченный Орфей.

Отдается предпочтение богам радостным и беспечным. Поэт поет гимн «мирному, вечно юному» Дионису-Вакху и его буйной компании — сатирам, силенам (фавнам, сильванам), вакханкам. Не забыты их атрибуты — тирсы, тимпаны; звучит призывное «Эвое!». Дышат восторгом строки, посвященные «пафосской царице» Афродите-Венере, коей «набожным поклонником» признает себя поэт. Здесь и Эрот (Амур, Купидон), и Гименей.