Боспорские пелики предназначались, в первую очередь, для погребальных целей — потому и находят их главным образам в могилах. Эти погребальные сосуды расписывались сценами из мифической жизни края ойкумены и загробного мира, обычно теснейшим образом переплетавшимися между собой, так что северопонтийским мифическим сюжетам придавался совсем иной, не светский, а сакральный характер. На туловах боспорских пелик — сюжеты, почти не встречающиеся в иных местах античного мира, причем герои мифов о Северном Причерноморье соседствуют с чисто греческими мифологическими образами. Здесь сражения амазонок или аримаспов с грифонами, амазонок с эллинами, изображение голов амазонки, ее коня и грифона, грифонов, терзающих животных.
В то же время мы видим Аполлона (или, быть может, Диониса) в варварском одеянии, верхом на грифоне преследующего женщину, Эрота на коне или пантере (или парящего в воздухе) и также преследующего беглянку, свиту Диониса.
Часто встречаются символизирующие борьбу жизни и смерти сцены битвы пигмеев (мифического народа карликов, обитавшего в далекой стране, по соседству с Океаном) с журавлями — оборотнями из потустороннего мира (спасаясь от холодной зимы, они летят к берегам Океана — могучего водного потока, окружающего землю и море). Эти изображения на лицевой стороне пелик четко отграничены от изображений на их оборотной стороне. А там помещались две-три фигуры в гиматиях — мисты, совершающие культовое действие, как правило, у алтарей или стел.
Все эти сюжеты настолько хорошо были известны эллинам, что мастера, расписывавшие вазы, со временем стали их просто обозначать, намекать на них (так, головы амазонки, ее коня и грифона выглядели как конспективное изображение сцены битвы конной амазонки с грифоном), вплоть до того, что росписи потеряли индивидуальность, разнообразие, качество исполнения, стали небрежными, сделанными как бы наспех. Причина здесь не только в экономии времени и стремлении облегчить труд (заказов было много), но и в том, что религиозно-магическое содержание изображаемых сцен значило больше, чем внешнее их оформление.
Раскопки в Феодосии (на Карантине и некрополе), случайные находки принесли довольно много фрагментов сосудов (иногда и целые сосуды) различных форм, стилей, с росписями, известными и в других боспорских центрах. Более трех десятков черепков, переданных в ОАМ А. Бертье-Делагардом, опубликовал Э. Штерн [59]. Отметим наиболее интересные из них.
Атлетически сложенная юношеская фигура, правая рука согнута в локте, указательный палец захватил колечко, которое могло быть ручкой чаши. Это игрок в коттаб — любимую греками застольную игру, смысл которой в том, чтобы плеснуть остатки вина из чаши в какую-то цель. Стиль живописи ученый определяет как переходный от строгого к свободному. Такую же манеру исполнения он видит в другой сценке — «Менада и силен».
Кажется, сюжеты, связанные с культом Диониса и его праздниками, пользовались особой любовью феодосийцев. Мы можем видеть на черепках ваз танцующих и бьющих в тимпан (музыкальный инструмент наподобие бубна или барабана) менад-вакханок, вертящихся вокруг них весьма выразительных бородатых и длинноволосых сатиров и силенов (особенно хороши голова с рожками и седовласый дедушка-силен) и самого Диониса — все сценки динамичны, полны движения и страсти, выполнены в манере свободного и роскошного стилей.
На одном фрагменте (от крышки леканы) молодой Дионис в венке из плюща и с тирсом в левой руке. Здесь две частично сохранившиеся надписи, которые, по мнению Штерна, восстанавливаются как «Дионис» и «Афродита». Он считает, что богиня любви и красоты восседала на троне рядом с Дионисом.
Мы уже знаем, как трепетно относились в Феодосии и в ее округе к Деметре и Коре. Возможно, сценой из элевсинского цикла мифов была роспись крышки леканы, от которой сохранились изображения изящной молодой женщина и горящего факела (впрочем, факельные шествия бывали и по другим случаям, Штерн не исключает, что перед нами сцена введения невесты в новый дом).
На пиршественной посуде, конечно же, должны были присутствовать изображения отважных и достойных подражания героев. В коллекции А. Бертье-Делагарда фрагмент вазы роскошного стиля с фигурой то ли Геракла, то ли Тесея. сражающегося с амазонками. Мастерски передано напряжение могучего тела героя, только что справившегося с одной воительницей, лежащей у его ног, и с удвоенной силой приступившего к борьбе с другой, сидящей на коне. На крышке леканы представлен какой-то герой, возможно, Ахилл.
Нельзя не согласиться с Штерном, что это работа выдающегося мастера роскошного стиля, сумевшего передать остроту момента: выезд молодого героя на бой. Он полусидит на мчащейся колеснице и оглядывается назад; нагое тело напряжено, лицо оживлено волнением. Юноша-возница управляет колесницей. Оба в шлемах, с оружием. Обращает на себя внимание мужская голова в конусообразной шапочке, украшающая крышку пиксиды. Э. Штерн видит в этом «диком и беспокойном» облике изображение или Гермеса, или Одиссея, выполненное афинским мастером в тревожные годы Пелопоннесской войны. Пышно развевающаяся борода, сомкнутые губы, широко поставленные зрачки, смотрящие в никуда, придают образу противоречивость: состояние беспокойства и в то же время отрешенности