Совершенно в стороне от художников-феодосийцев приходится рассматривать целую группу лиц, любивших Феодосию не меньше «киммерийцев» и оставивших после себя память в научных трудах, посвященных прошлому этою древнего города. Директора феодосийской гимназии Виноградова, скромного автора книги «Феодосия» и известного археолога Ретовского я не знал по малости своих годов. Зато с Л. П. Колли у меня установились уже с восьмилетнего возраста самые оживленные и «деловые» отношения. Вместе со мной поддерживали с ним тесные «деловые» отношения и форштадтские мальчишки. Старому учителю гимназии мы продавали древние монеты, находимые нами во рву и канавах, окружавших Митридатов холм.

Шумной толпой, иногда босые, звонили мы в парадные двери, пока на звонок не выходила экономка. Она, как правило, встречала нас нелюбезно. Наши грязные ноги, часто мокрые еще от дождя, оставляли пятна на лестнице и в чистой передней. Не всегда нас впускали и в переднюю. Из комнат выходил Людвиг Петрович, внимательно рассматривал принесенные нами монеты и назначал цену. Спорить было нельзя. Мы зажимали в кулак деньги и бежали к бакалейщику Арутюнову, лавка которого находилась против собора. Он торговал лучшим в городе жареным горохом с сочным ароматным изюмом.

В тот же день деньги, полученные от продажи монет, проедались, и мы с тоской посматривали на небо, ожидая появления благодетельного дождя, а вместе с дождем и возможности собрать для «француза» ненужные нам позеленевшие от времени медяки. Людвигу Петровичу я продал и часть клада, о котором вспоминал раньше. Колли был частым посетителем фонтанчика Айвазовского. Дважды я видел его вместе с художником, идущими по Итальянской, много раз встречал в порту и в церкви во время «тезоименитств».

Важной неторопливой походкой двигался он по улицам и делал вил, что не замечает проказ и шалостей маленьких «приготовишек». Бороду свою он, видимо, холил. Тщательно расчесанная посередине, она развевалась по сторонам при сильном встречном ветре. Людвига Петровича не видел я с 1902 года. Случайно попав на кладбище в 1930 году, я натолкнулся сейчас же за усыпальницами Луранте на простой деревянный крест с фотографической карточкой внутри. В 1932 году ни креста, ни карточки да и могилы я не нашел. Человек, отдавший всю свою жизнь Феодосии, автор 15 довольно значительных работ по истории генуэзского владычества в Крыму, хранитель и собиратель феодосийского археологического музея, исчезает из памяти феодосийцев в обидно короткий срок. В течение одного десятилетия.

Людвиг Петрович приехал в Россию из Швейцарии, а его друг — Луи Алексис Бертран — из Франции, или вернее из Алжира, где родился он, будущий писатель и историк. Странна судьба обоих иностранцев, занесенных к стенам древней Кафы. Казалось, вся молодая энергия и деятельность одного и другого были поставлены под серьезную угрозу сонной и тихой Феодосией допортового периода. Перед каждым из них вставала заманчивая дилемма — вступить на путь, по которому катилась жизнь чиновной феодосийской интеллигенции: сытно поесть, сладко поспать, поиграть в картишки, наплодить детей и с нетерпением ожидать очередного повышения по службе. Кто знает, может быть, в ином месте так бы и случилось, но романтика прошлого столицы средиземноморской культуры в Тавриде покорила воображение швейцарца и француза. И тот и другой с большим рвением отдаются изучению края и ставшего для них родным городишка. Оба находят успокоение на земле древней Киммерии.

Все свадьбы звезд шоу-бизнеса на сайте skorozamuj.com

Луи Бертран переименовывает себя в Луи-де-Судак и как бы скрепляет этим свою судьбу с судьбой новой родины. Его изыскания о смерти в Крыму маркизы Де Ла-мотт-Валуа, знаменитой по скандальному процессу с ожерельем Марии Антуанетты, известные всем историкам очерки по Крыму рекомендованы французским министром просвещения во все французские школы. Луи Бертрана знала вся Феодосия. Он очень напоминал внешностью Ги де Мопассана. Высокий, несколько полноватый, он был аккуратным посетителем всех концертов, благотворительных гуляний. Только однажды мне пришлось с ним встретиться и говорить, и то по вопросу о переходе моей жены в русское подданство.

Бертран жил в небольшом двухэтажном домишке, недалеко от католической церкви, подле сквера. За десять лет, что я не видел Бертрана, он обрюзг и показался мне чрезвычайно вялым и апатичным. Наша беседа носила не совсем спокойный характер, но расставание было отменно вежливое. В нем сказывался человек большой культуры и утонченного интеллекта. Таковы были оба друга старой Феодосии, такова была сила романтики ее прошлого.

Я перечислил почти всех замечательных людей Феодосии, но я не сказал еще ни слова о талантливейшем феодосийском сатирике, стихотворце и куплетисте — Алексее Алексеевиче Полевом. К этому неудачнику и спившемуся человеку феодосийцы привыкли подходить как к шуту, забавляющему их злыми эпиграммами на караимское купечество, на отцов города и всякое начальство.

Бритый, высокого роста, с лицом слегка обрюзглым от непомерного количества выпиваемого алкоголя, в форменной фуражке инженерного ведомства Полевой весьма часто в кругу мальчишек читал нам бичующие свои стихи. Он выступал перед нами, когда был пьян. С гримасами, смеющейся интонацией, он громким голосом декламировал где-нибудь под колоннами Итальянской улицы и привлекал к себе внимание гуляющих.

Большой изобразительной силой и сарказмом отмечались всегда стихи Полевого. Его сравнения и эпитеты поражали остроумием. Он всей душой ненавидел тупую, ограниченную и консервативную караимскую буржуазию и бичевал ее с силой большого мастера слова. Не пей он, и из него вышел бы крупнейший сатирик. Доставалось от него и многим из городской плутократии. В своей поэме «В стране Гиперборийской» Полевой вывел в смешном виде феодосийскую полицию, суд и купечество. Нет, Полевой не был шутом, как представлялся он феодосийцам. Родись этот неудачник — поэт в другое время, и его вознесли бы на Парнас талантливые сатиры.

Я учился с сыном А. А. Полевого в городском училище. Полевой много раз читал нам свои произведения прежде, чем пустить их по городу. С Полевым состязался в остроумии еще один феодосийский буфетчик пристани Русского общества «Пар и Торг». Буфетчик имел неимоверно большие усы, горбатый нос и навыкате глаза. Звали его, кажется, Саша. С заметным грузинским акцентом произносил он рифму своих стихов. В них отсутствовала даже тень юмора Полевого.