Вторая встреча с Айвазовским произошла при следующих обстоятельствах. Я очень дружил с Жоржем Бабаевым, сыном фотографа и смотрителем галереи Айвазовского. Как-то, заменяя отца по продаже билетов в галерею, мы после ее закрытия задержались. Жорж сидел за столом у входа, а я поднялся на балкон, где сейчас развешены картины Лагорио, Волошина и Латри. На месте этих картин в то время висели большие фотографии Константинополя, Босфора и его окрестностей. Рассматривая фотографию турецкой столицы, я вдруг услышал: — Нравится?
Позади меня стоял владелец галереи и улыбался своей ласковой улыбкой. Мне было уже 14 лет, я себя считал взрослым, ибо успел проглотить уйму книг из библиотеки старого букиниста Маслова. Букинист имел книжный магазин позади фонтана Айвазовского и снабжал нас, учеников, за 10 коп. в месяц разными книгами. Я не растерялся, как в первую встречу, и по возможности спокойно ответил:
— Нравится!
— А тебе не хочется туда поехать? — спросил И. К., внимательно оглядывая меня.
— Хочется! — однословно отвечал я на его вопросы.
— А как ты это сделаешь?
— Поступлю штурманским учеником на пароход! — начал я развивать свои планы великому старику так же просто, как делал это перед своими товарищами.
— На пароход? — деланно-искренне удивился старик и сейчас же добавил: — А не лучше ли сначала на паруснике, а потом на пароход?
Помню, я не согласился, художник настаивал на своем. Умные глаза блестели веселыми огоньками. Ему, видимо, доставлял большое удовольствие задор четырнадцатилетнего мальчишки. К тому же он неосторожно задел струны моего сердца, в котором таились мечты о кругосветном путешествии и обязательно на одном из тех гигантских пароходов, что приходили к нам с моря за пшеницей. По материалам сайта: http://idejnik.ru/tag/idei-dlya-remonta/
Художник умело подогревал ‘мой ажиотаж нарочитым противоречием. Старик Бабаев, поднявшись на лестницу был откровенно удивлен нашими криками. Он почтительно стоял в стороне и недоумевающе смотрел то на меня, то на маэстро. Насмеявшись вдоволь, Айвазовский кивнул мне головой и как взрослому протянул руку Неуклюже пожал я пальцы старческой руки. «Рафаэль морей», как назвали его современники, не мог удержаться, чтобы на прощание не пошутить: — А все-таки парусник лучше, чем пароход!
Придя домой, я рассказал отцу по возможности подробно о своем споре с Айвазовским. Отец назвал меня «дурнем» и долго смеялся. Описываемые встречи с Айвазовским произошли значительно позднее, впервые же я увидел и услышал его в 1894 году, будучи еще малышом-первокурсником на его торжественном юбилее в концертном зале ратуши.
В ясный солнечный апрельский день 1900 года вся Феодосия провожала к месту погребения знаменитого гражданина. Я шел со своими учениками училища. По улицам стояли толпы народа и депутации, съехавшиеся со всего Крыма. Многочисленное армянское духовенство облачилось в пышные одежды, военные, чиновники, учащиеся блистали мундирами, шпагами, эполетами. Городская жизнь замерла. Закрывались присутственные места и магазины. Церкви гудели траурными звонами. Звонили во всех городских церквях, несмотря на разделение вероучений и церковные каноны. Перед памятником была отслужена панихида. Медленно и печально двигалась процессия к средневековой церкви св. Сергия. Не все могли попасть в церковь и церковный двор. Где было уместиться тысячной толпе! Тело опустили в могилу после многочисленных надгробных речей и засыпали землей. Сначала вырос скромный холмик, украшенный цветами, а затем на его месте был воздвигнут мраморный саркофаг с известной надписью: «Родившись смертным, оставил бессмертную память».
Прошло уже 32 года после смерти крупнейшего представителя киммерийской школы. Наши рафинированные эстеты много раз хоронили Айвазовского, как художника. Они развенчивали его право на славу, даже отрицали право называть себя подлинным творцом кисти и палитры. Одно время считалось дурным тоном хвалить картины феодосийского маэстро. К гиганту подходили с покровительственным похлопыванием по плечу: «Что же, этому не приходится удивляться! Такова участь всех великих мастеров, когда с оценкой к ним подходят пигмеи», и Развенчивали Пушкина, Тургенева, Толстого, Мусоргского, Горького, но их имена продолжают светить огнем крупных планет среди тусклого мерцания потухших или потухающих писательских и художественных звезд, чьи слабые дарования те же эстеты провозглашали «великими».