Под каким бы углом зрения мы ни рассматривали представителей «киммерийской школы пейзажа», их всех объединял романтизм пейзажа, героика киммерийских скал, историческая тоска размытых дождями холмов, одиночество некогда грозных башен с ветшающими стенами и мрачными легендами средневековья. Я убежден, что если бы многие представители киммерийской школы дожили до великой революции, им не пришлось бы перестраивать свою палитру: романтизм великой перестройки, героика наших дней также отразились бы в воспроизведениях их творчества, как она отражается сейчас в творчестве крупнейшего мастера киммерийской школы, «последнего из могикан» К. Ф. Богаевского. Кто видел его работы, посвященные строительству Днепростроя, тот должен согласиться со мною.
Мне нет необходимости останавливаться на анализе творчества «киммерийцев» Айвазовского, Куинджи, Богаевского, Лагорио, Латри, Фесслера, Волошина, М. Петрова, Шервашидзе, к ним я причислил бы и Лысенко, сначала талантливого копииста Айвазовского, а потом и самостоятельного художника, выставлявшего свои картины в Париже. Мои воспоминания относятся к непосредственным встречам с некоторыми из них.
Огромной фигурой по тому поклонению и ореолу, каким феодосийцы окружали ее, выплывает в моей памяти И. К. Айвазовский. Не было ни одного человека, начиная с семилетнего возраста, кто бы не знал, кто такой Айвазовский. Это был поистине «каннитферштан» родного города. Вся жизнь Феодосии была связана с именем великого маэстро, и эту тесную связь добродушного и ласкового старичка с седыми баками и молодыми смеющимися глазами знали и мы, школьники-первокурсники.
Когда по городским улицам проходил старик-чародей, не было человека, кто бы не снял перед ним шапку и почтительно не кланялся своему художнику, скромно одетому в потертый картуз и не первой свежести пару. Военные козыряли, городовые вытягивались во фронт, извозчики приветливо улыбались, пьющие пиво на фонтане имени маэстро приглашали его к столу, и в этом приглашении не было фамильярности, оскорблявшей бы великого художника. Ни одного приветствия не оставлял без ответа Айвазовский. С простотой, свойственной всем южанам, он кивал головой, иногда перекидывался приветливыми словами на ходу, часто останавливался, расспрашивая знакомых, и шел дальше той же медленной походкой. Мы, школьники, должны были при встрече снимать фуражки. Об этом нам неоднократно напоминали в школе. Автомобиль КрАЗ-255 http://tehimpex.kiev.ua/kraz_255.php выпускается Кременчугским автозаводом с 1979г. Кузов — металлическая платформа с откидным задним бортом, оборудована дополнительными, решетчатыми бортами с боковыми откидными скамейками.
Я часто встречал художника на улице, видел его сидящим за столиком «Европейской гостиницы». Однажды долго шел за ним, когда он провожал по Екатерининскому проспекту Суворина — известного издателя «Нового времени», — курносого, сутулого старика, — и все же мне как-то ни разу не удалось ему поклониться. Многие из моих товарищей по-детски хвастались своими поклонами и еще больше разжигали мое непомерное желание снять свою фуражку так, чтобы художник заметил.
Однажды рано утром я отправился вместе со своим школьным товарищем А. Долгополовым на ловлю рачков. Последние ловились в изобилии в береговых камнях против дома Айвазовского, у самого переезда через шлагбаум железной дороги. Стояло теплое летнее утро. Солнце только что встало. Море штилило и было совершенно прозрачно. На дне виднелись красные водоросли и мелкие камушки, ракушки, а между ними смешными прыжками проплывали рачки. Оставив на берегу брюки и ботинки, я и товарищ углубились в ловлю. Увлеченные ею, мы не сразу услышали с берега: — Много поймали?
Я оглянулся на возглас. На берегу стоял Айвазовский и, улыбаясь, смотрел на нас. Первым моим движением было снять фуражку. Рука, державшая платочек, в который я увязал рачков, потянулась к голове, но фуражки на ней не оказалось. Положенная сверху брюк, она точно дразнила меня своим видом. Еще смущенный своей неудачей я разжал пальцы руки, платочек скользнул вдоль шеи, и все мои невольные затворники попрыгали в воду. Кровь бросилась мне в лицо, и я не знал, что делать. Айвазовский продолжал улыбаться:
— А ну-ка, подойдите сюда, — приказал он. Смущаясь своей наготы, полезли мы из воды на берег.
— Вы что, испугались меня? — начал стой допрос окончательно развеселившийся художник, видя нас, готовых провалиться сквозь землю. С трудом выдавил я из горла:
— Я не испугался!
— А зачем ты выпустил рачков? — продолжал пытать меня мой мучитель.
— Они сами выскочили, — храбро ответил я и поднял глаза на Айвазовского. Великий художник беззвучно смеялся.
— Ты говоришь сами? — переставая улыбаться, сказал он, протянув руку в карман.
— Ну да, сами, — упорствовал я и сделал попытку улизнуть к штанам. Айвазовский вынул два серебряных рубля и, ухватив меня за руку, сунул в нее рубль и ласково потрепал по голове.
— Смотри, в следующий раз не пугайся!
Второй рубль он передал все время упорно молчавшему Долгополову и потрепал по его всклокоченной, шевелюре. Так мне ни разу не пришлось поклониться.