Неурожай и нашествие саранчи привели к голоду в Крыму, когда от недостатка пищи гибли люди и животные. Обнищавшее сельское население, главным образом татары, ринулись в города, в которых каждый день находили трупы на улицах. Под предлогом «доставления работы этим несчастным» М. С. Воронцов «приказал разрушить два единственных здания, которые давали еще понятие о великолепии города под властью турок. Это были обширная баня, постройка которой должна была стоить несколько миллионов и удивляла иностранцев, и старинная большая мечеть, которую назначили обратить в русскую соборную церковь. Были уже начаты в ней работы для производства переделок, необходимых для приспособления ее к православному богослужению. Оба эти здания, воздвигнутые одно подле другого, были разрушены до основания, а разбросанные обломки материалов, подобно всем деяниям вандализма, образовали пустую большую площадь, изрытую ямами» [223].

Востоковед и нумизмат П. С. Савельев, посетивший Феодосию в 1854 г., также писал, что Ф. Дюбуа де Монпере несправедливо обвинял А. И. Казначеева в варварском уничтожении мечети и бань: «Это было дело В<оронцов>а, в 1833 году, в голод, чтобы дать татарам работу (платили по 25 к. в день), В<оронцо>в предписал разобрать эти здания. Жаль, что погибли при этом и камни с надписями; некоторые, впрочем, сохранились в городском музее, например, надпись 819 года» [224] (ил. 44-48). В. X. Кондараки [225] уточнял, что большая феодосийская мечеть была разобрана «по распоряжению местного начальства», «как говорят, с единственной целью, занять чернорабочих каким-нибудь делом», т. е. дать заработок местным жителям в неурожайный год [226].

Третью точку зрения с обвинениями в адрес татар высказали участники французской комплексной экспедиции 1837 г. А. Н. Демидова: «Обширные бани… внутри были выложены мрамором. Но все эти мраморные плиты расхищены, и на площади остается лишь несколько развалин, посреди которых можно еще различить расположение, какое имели разрушенные здания.

Виновниками этого разрушения были сами татары: они разломали оба здания вскоре после присоединения Крыма к России, в то еще время, когда русские начальства не везде могли быть установлены. Теперь мраморные пилястры, украшенные арабесками, образуют ступени крылец у некоторых итальянских питейных домов, в которых матросы, заезжие из Генуи и Рагузы, упиваются крымским вином, распевая свои национальные песни» [227]. Судя по этому утверждению, остатки великолепных о см ано-татарских построек были растащены местными жителями для использования на собственные нужды. Происхождение человека

Спасением памятников Тавриды от уничтожения озаботились любители истории Новороссийского края — представители аристократии и местной бюрократической верхушки, чиновники, военные, помещики, негоцианты, медики, учителя, а также немногие историки-профессионалы, преподаватели Ришельевского лицея в Одессе, основанного в 1818 г. на базе мужского благородного института и коммерческой гимназии.

Большинство антиквариев той эпохи сами являлись коллекционерами древностей. Кружки антиквариев-любителей, своего рода «незримые колледжи», спонтанно возникшие в 1810-1830-х гг. в Одессе, Николаеве, Феодосии, Керчи, Севастополе, Симферополе, наряду с местными музеями древностей, дополнили организационную структуру археологии. Их члены были тесно связаны между собой не только военной или гражданской службой, но и общими историкоархеологическими интересами и дружескими (нередко масонскими) контактами.

Эти кружки, рассеянные по всему Новороссийскому краю, составили единый Южнорусский археологический центр, дальнейшее развитие которого к началу XX в. породило чрезвычайно плодородную для русской науки научную среду. Антикварии Новороссии посвятили десятилетия конкретным историко-археологическим изысканиям под патронажем меценатов южнорусской науки — генерал-губернаторов А. Э. Ришелье, А. Ф. Ланжерона, М. С. Воронцова, главных командиров Черноморского флота и портов И. И. де Траверсе и А. С. Грейга.

Ведущую роль в Новороссийском кружке играли лица, случае без пренебрежительного оттенка) и выросшие в серьезных исследователей. Это член-корреспондент Парижской Академии надписей и изящной словесности И. А. Стемпковский [228], членкорреспондент Берлинской академии наук И. П. Бларамберг [229], зачинатель керченской полевой археологии Поль Дюбрюкс [230]. Менее известны потомкам Р. Скасси [231], С. М. Броневский, А. Галлера, И. И. Граперон, Н. Д. Критский, М. Б. Берх, Н. М. Кумани, П. И. Ланг, А. И. Лёвшин, А. Я. Фабр, Д. В. Карейша, А. Б. Ашик, А. Дигби, А. Ф. Панагиодор-Никовул, Е. Ф. де Вильнёв и др.

Дилетанты способствовали комплектованию первых южнорусских музеев, начали обследования городищ и раскопки курганов с научными целями, осознали необходимость документирования раскопок и важность топографической фиксации памятников. Антикварии юга России вступили в активные контакты как с петербургскими специалистами (Е. Е. Кёлер, П. И. Кеппен, X. Д. Френ и др.), ориентированными на западную науку, так и с западноевропейскими исследователями (Д. Рауль-Рошетт [232], А. Бёк [233], Ф. Дюбуа де Монпере и др.), перенимая у них методы научной критики источников. Южнорусские антикварии издали первые научные труды дискуссионного характера, получившие широкий отклик как в исследованиях ученых, так и на страницах отечественной периодики, а также определенный научный резонанс за рубежом.

Показательно, что именно в среде провинциальных, а не столичных антиквариев была выработана первая исследовательская программа русской науки о классических древностях Северного Причерноморья. Программа была сформулирована И. А. Стемпковским в записке новороссийскому генерал-губернатору М. С. Воронцову (1823) и в расширенном виде опубликована на русском языке [234].