Я поворачиваю на запад и, спустившись по склону оврага, перейдя каменный мостик, вновь взбираюсь по обратной стороне. Оставляя позади себя дома и море, улыбающееся мне в промежутках между этими домами, я продолжаю свою прогулку по этому симпатичному городу. Постройки данного района не отличаются чем-то особенным. Это простые домики окраин, построенные на неровной земле, слегка выровненные вдоль склона, что создает вид улицы.

Как только справа от меня открывается вид на Херсонес, я возвращаюсь назад и спускаюсь на Морскую улицу. Эта улица вместе с Екатериненской и проспектом Нахимова создает эллиптическую дугу, включающую в себя самую красивую часть города. Все эти улицы хорошо вымощены, большое количество не очень крупных, но различных по архитектуре новых зданий, приятных глазу.

Здесь мне встречается много народа: дамы в изящных летних нарядах, маленькие гимназистки в коричневых платьицах с белым фартуком; возвращающиеся с работы рабочие в красных блузах; военные; элегантные морские офицеры с перламутровыми кортиками на боку; моряки, много моряков со сдвинутой набекрень бескозыркой и нагловатой походкой, как бы говорящих мне всем своим видом: «Эй ты, штатский, здесь – моя территория!»

Ступив на проспект Нахимова, я встречаю одного такого морского забияку. Его, пьяно шатающегося, ведут под руки товарищи. Он очень крепко сложен, у этого моряка красивое загорелое лицо, но, увы, водка не делает его лучше. Ну вот, у моего французского «брата-пьяницы» и здесь появился собутыльник!

Наступает ночь. Зажигаются фонари. Я заканчиваю свою прогулку на Приморском бульваре, сидя на террасе ресторана, где мне подают, без сомнения, заслуженный мною сегодня ужин. Приступая к закускам, все еще будучи под впечатлением моей долгой прогулки, я вспоминаю необычный эпизод, рассказанный мне одним офицером участником обороны:

«Однажды ночью часовой, стоящий у колодца Карантинной бухты, заметил женщину, одетую в белое. Она приблизилась к нему и начала умолять спрятать ее и никому не выдавать, даже под страхом смерти. Часовой спрятал неизвестную. Вскоре появился один всадник на черном коне, затем другой в красной накидке, наконец, третий в белых одеждах, в доспехах на белом коне.

Все трое спросили у часового не видел ли он здесь женщину. «Я никого не видел», — ответил солдат. И только когда последний белый всадник удалился, из-за укрытия вышла эта женщина и объяснила перепуганному часовому значение того, что он только что видел: черный всадник вещал о том, что от Севастополя скоро не останется камня на камне, красный обозначал пожары и пролитую кровь, а белый то, что город восстанет из руин и будет еще краше, чем прежде».

Пророчество этой женщины полностью сбылось. Правда, пока еще Севастополь находится под тяжелым впечатлением от императорского указа, определяющего город как исключительно военный порт и переводящий все коммерческие перевозки в Феодосию, но я думаю, что Севастополь быстро согласится на то, чтобы вместо невзрачного торгового порта стать серьезным российским Тулоном (тулон – крупный военный порт Франции, от переводчика).

Настала ночь – большой рейд зажигается всеми огнями эскадры, прожектора которой время от времени прорезают город своими лучами. В нескольких шагах от меня военный оркестр громко, но с переменным успехом исполняет попурри. Много гуляющих, особенно в аллеях центрального сквера. Столики ресторана постепенно заполняются публикой. Здесь можно увидеть множество морских офицеров с приличными манерами, явно связанных между собой крепкими узами братства. Можно увидеть и дам, одна из которых очень изящно покуривает, что редко заметишь среди…курящих дам.

Со стороны моря доносится хоровое православное пение: эскадра исполняет молитву. Оркестр продолжает играть попурри, и вдруг гремит Марсельеза. О, суета сует! Мне кажется, что все взоры устремлены в мою сторону.

После бурного финала музыка умолкает. Над молящейся эскадрой встает луна.