Между тем название «Кафа» могло появиться довольно рано: если верна датировка источника Константина Багрянородного, оно существовало уже в V (или VI) в., но могло быть известно и раньше (46). Однако так называлась не Феодосия, а территория, простиравшаяся от предгорных районов главной гряды Крымских гор до Акмонайского перешейка — в прошлом западные владения Боспора, большая «хора» античной Феодосии (47). (Не исключено, что было и какое-то поселение Кафа, расположенное неподалеку от Феодосии, оно-то и могло дать название и местности, и тому населенному пункту, который уже в средневековое время вырос на месте античной Феодосии.)

В «места, называемые Кафа», входила в те времена уже лишенная былого значения небольшая Феодосия. В результате третьей войны граница Боспора была перенесена еще дальше, в Киммерику (48); всей этой территорией теперь уже не владели боспорцы. Следовательно, в начале 40-х гг. IV в. Феодосия и ее округа (одна из так называемых «локальных микрозон» позднего Боспора) отошли от Боспорского царства. Но это были не лучшие для них времена: ослабленный город и соседние с ним земли теперь вообще некому было защищать. Брошенные на произвол судьбы люди могли рассчитывать только на себя, свою сообразительность. Кто-то в панике бежал, кто-то обращал мольбы к богам, некоторые старались припрятать хоть кое-что из накопленного.

Обнаруженный в 1927 г. клад из 135 медных монет (деградированных «статеров») трех боспорских царей — Фофорса, Радамсада и Рискупорида VI (монеты последнего составили примерно две трети общего числа) — был зарыт вблизи от Феодосии в ходе или вскоре после второго военного конфликта (49). Клад датируется 286 — 327/8 гг. Значит, в какой-то феодосийской семье более сорока лет копились деньги, и этот период накопления приходится на годы военных конфликтов между Боспором и Херсонесом. «Сокровища» припрятали в критический момент, а воспользоваться ими не успели или не смогли.

Необходимо, однако, иметь в виду, что рассказ Константина Багрянородного не вполне ясный, в нем многое не поддается объяснению и не может быть сопоставлено со свидетельствами других источников. Особенно существенным представляется то, что римская историческая традиция не упоминает обо всех этих событиях, столь ярко освещенных у Константина.

Нельзя обойти молчанием еще один источник IV в. с упоминанием Феодосии — сочинение римского историка Аммиана Марцеллина. В нем город фигурирует в таком контексте: «В Таврике есть несколько городов, среди которых выделяются Евпатория, Дандака, Феодосия и другие меньшие, не запятнанные никакими человеческими жертвами» (XXII. 8. 36). Из текста следует, что Феодосия в те времена была еще и не самой маленькой среди городов Крыма, но заселена в основном варварами, правда, уже отказавшимися от человеческих жертвоприношений богам: сказалось облагораживающее влияние греков.

Ситуация на Боспоре после появления гуннов реконструируется следующим образом: он, видимо, избежал разгрома в конце IV в. (чего нельзя сказать о более позднем времени: пожары и разрушения на городищах и поселениях датируют второй четвертью VI в.), но вынужден был признать верховенство белее сильных в военном отношении пришельцев, частично осевших на его землях; затем, со второй четверти VI в., государство оказалось во власти Византии — наследницы павшей Римской империи (50).

Ситуация в Феодосииотличалась от той, что сложилась в районе Керченского пролива. Город и соседние с ним земли находились за пределами Боспорского госудатства (херсонесский контроль, скорее всего, носил формальный характер). Судя по всему, им не удалось избежать гуннского разгрома — отсюда и отсутствие в Феодосии археологических и письменных свидетельств, датированных временем после IV в.

С этими событиями можно связать материалы из мест, расположенных к западу от города, — это содержимое двух могил на горе Клементьева и в с. Айвазовское. В первом случае речь идёт об уже упоминавшемся захоронении с полихромными золотыми украшениями и обкладками конской сбруи (инвентарь, типичный для сармато-аланских погребений IV-V вв.), которое связывают с передвижениями сармато-алан под натиском гуннов; во втором — о погребении конца IV — начала v в., инвентарь которого существенно отличается от содержимого могильников более раннего времени и имеет яыно восточный облик (51).

В Феодосии археологически прослеживается следующая картина: «…все античные сооружения сверху перекрыты перемытыми и снесёнными сюда водой остатками слоёв мощностью не менее 1,0 м, поверх которых располагаются постройки Кафы» (52).

Есть все основания говорить, что между IV в., которым мы завершаем историю античной Феодосии, и последующим временем, когда город уже под именем Каффа вновь предстал пред миром во всем своем блеске и значимости, пролегла полоса забвения. Жизнь на городище едва теплилась, но, кажется, не замерла вовсе.

На этот счет есть некоторые косвенные свидетельства: небольшое количество византийских монет (А. Бертье-Делагард собрал на Карантине монеты императоров Юстиниана I, Иоанна I Цимисхия, Алексея I Комнина, Андроника II Палеолога, т. е. монеты VI, X — начала XIV в.; особенно важны те, что датируются временем до прихода генуэзцев в XIII в.), упоминания Феодосии автором VI в. Иорданом (в перечне приморских городов Северного Причерноморья, содержащемся в «Гетике» — 32) и анонимным автором VII в. из Равенны (в списке городов «Босфорании», представленном в «Космографии» — IV. 3), а также «мест, называемых Кафа», византийским императором и писателем X в. Константином Багрянородным (в истории военных конфликтов между Херсонесом и Боспором, рассказанную в трактате «Об управлении империей» — 53) (53). Прошедший в IX в. путь апостола Андрея Первозванного монах Епифаний заметил: «А Феодосия ныне не имеет даже следа человеческого» (54)